И он снова зашелся в кашле, а когда приступ прекратился, не осталось ничего, кроме агонии. Спина взорвалась болью, и комната стала темнеть, и зловоние, напоминающее загнившие цветы, задушило его. В ослепительном пламени не осталось больше ни света, ни тепла…

– Мэттью! – Мег открыла глаза.

Оказалось, что она выкрикнула это имя вслух. Потревоженный котенок спрыгнул с кровати. Ананда не пошевелилась.

– Что случилось? Что сталось с Мэттом? Что с Чарльзом Уоллесом? С ним все в порядке?

«Странно, – подумала она, – вникание с Мэттью было отчетливее, чем со всеми остальными со времени Харселса. Возможно, потому, что Мэттью и Бран тоже владели вниканием».

Мег потянулась к Чарльзу Уоллесу, но ощутила лишь отсутствие. Точно так же ей не удалось и почувствовать Гаудиора. Когда Чарльз Уоллес возвращался из Внутри, она всегда могла увидеть и его, и единорога.

– Спущусь-ка я вниз, – громко сказала Мег и сунула ноги в шлепанцы.

Ананда последовала за ней на лестницу и наступила на седьмую ступеньку. Ступенька громко заскрипела, и собака испуганно взвизгнула. За ними тихо ступал котенок; он был таким легоньким, что седьмая ступенька лишь едва слышно вздохнула.

В кухонном очаге горел огонь, чайник начинал закипать. Все выглядело теплым, уютным и нормальным, не считая миссис О’Киф в кресле-качалке. Котенок подошел к ней, запрыгнул на колени и замурлыкал, выпуская острые коготочки.

– Чарльз Уоллес еще не вернулся? – спросила Мег.

– Еще нет. Ты как себя чувствуешь, Мег? – спросила мать.

– Нормально.

– Ты что-то бледная.

– Может, я приму предложение Сэнди и Денниса насчет бульона, если оно еще в силе.

– Конечно, сестренка, – сказал Сэнди. – Сейчас сделаю. Куриный или говяжий?

– По пол-ложки каждого и капельку лимонного сока. – Мег посмотрела на близнецов с новым пониманием. Может, Чарльз Уоллес был ей ближе близнецов, потому что они близнецы и им хватало друг друга? Мег взглянула на телефон, потом на свекровь. – Ма… Биззи, вы помните Зиллу?

Миссис О’Киф посмотрела на Мег, кивнула, покачала головой, закрыла глаза.

– Ма, Зилла действительно уехала в Веспуджию, ведь так? – Мег смотрела на старую женщину, отчаянно желая подтверждения.

Миссис О’Киф обхватила себя руками и принялась раскачиваться:

– Я забыла. Забыла.

Миссис Мёрри обеспокоенно посмотрела на дочь:

– Что такое, Мег?

– Это очень важно – кто был в предках у Бранзилльо.

Сэнди вручил Мег чашку, над которой поднимался пар:

– Сестренка, прошлое произошло. Если мы и будем знать, кто предки Бранзилльо, это ничего не изменит.

– Было время, когда это еще не произошло, – попыталась объяснить Мег, хоть и осознавала, как странно звучат ее слова. – Это Могло-Бы-Быть, которое Чарльз Уоллес должен был изменить, и я думаю, ему это удалось. Именно это Ма О’Киф поручила ему, когда дала ему Слово.

– Хватит болтать! – Миссис О’Киф вдруг резко поднялась с кресла. – Отведите меня к Чаку. Быстро. Пока не стало слишком поздно.

Они бежали, топоча по замерзшей земле, что хрустела у них под ногами, – Мег, и близнецы, и миссис О’Киф. Они бежали через заиндевелую лужайку и через проходы между елками близнецов к каменной стене.

Мег подала руку миссис О’Киф и помогла ей перебраться через невысокую стену. А потом, не выпуская руки свекрови, потянула ее за собой, по тропинке, мимо двух больших камней, оставленных ледником, к звездному валуну.

Чарльз Уоллес лежал на камне с закрытыми глазами, бледный как смерть.

– Биззи! – закричала Мег. – Слово! Скорее!

Миссис О’Киф тяжело дышала, держась за бок.

– Со мной… – выдохнула она. – Бабушка…

Деннис опустился на колени рядом с камнем, склонился над Чарльзом Уоллесом, нащупывая пульс.

– Призываю с Чаком днесь, – задыхаясь, выговорила миссис О’Киф, и Мег подхватила чистым и сильным голосом:

Свет возвращался медленно. Была боль и темнота, и вдруг боль ослабела и свет коснулся его век. Мальчик открыл глаза навстречу пронзительному свету звезд. Он лежал на звездном валуне. Гаудиор обеспокоенно наклонился над ним, и вьющаяся серебристая бородка единорога щекотала Чарльзу Уоллесу щеку.

– Гаудиор, что случилось?

– Мы еле-еле успели вывести тебя.

– А Мэттью…

– Он умер. Мы не ожидали, что это случится так скоро. Эхтры…

– Я думаю, мы все-таки попали в тысяча восемьсот шестьдесят пятый год. – Чарльз Уоллес посмотрел на звезды.

– Вставай, – сердито сказал Гаудиор. – Мне не нравится смотреть, как ты тут лежишь. Я думал, ты уже никогда не откроешь глаза.

Чарльз Уоллес с трудом встал, приподнял одну ногу, потом вторую:

– Как непривычно, что ноги снова слушаются меня. И как это прекрасно!

Гаудиор опустился на колени рядом с ним:

– Залезай!

Чарльз Уоллес взобрался на могучую спину. Ноги его дрожали от длительного бездействия.

Он ехал на Гаудиоре, который сделался маленьким, как стрекоза, ехал среди светлячков – они кружились в сверкающем танце, мерцали, носились над долиной, пели песню, – и он тоже пел, и он был собою, и при этом он был всем, что узнал, он нес в себе Брендона, и Чака, и их песни, и песня эта была великолепием…

И он ехал на Гаудиоре, который стал огромным, как созвездие, ехал среди галактик, и он был собою, и он был Мадогом, и он был Мэттью, Мэттью, что летит среди ливня звезд, подхваченный радостью музыки сфер…

Часть гармонии, часть радости.

Серебристое ржание единорога разнеслось над звездным валуном, окатило Мег и близнецов, миссис О’Киф и Чарльза, и ночь озарила вспышка рога, указавшего на каждого по очереди и ослепившего их забвением.

Мег показалось, будто бы она слышит голос Чарльза Уоллеса: «Гаудиор, прощай! О, прощай, Гаудиор…»

Кто такой Гаудиор?

Когда-то она это знала.

И снова она услышала его прощальный серебряный звон.